Сквозь время. Повесть. Окончание следует.

Сквозь время.

 

Посвящается X.Y.Z. и всем любящим и любившим.

 

Однажды, во влажный, пасмурно-туманный, осенний день, похожий на золотистый лёгкий, дымчатый сон, утром в моём рабочем кабинете появился человек. Было это в начале октября, в пору медленного и красивого, торжественного умирания золотой осени, когда одно утро похоже на другое, все бабьи лета и возвращения приятного тепла миновали, а погода, точнее сама осень, на некоторое время замирает в одной поре. Будто стараясь сохранить для себя, всплеск золотистого багрянца, кокетливо красуясь перед лицом дышащей уже где-то близко, зимы.

В ту пору, я подвизался психологом — консультантом. Запись на приём в тот день отсутствовала. Можно было не спешить. Это и стало ключевым моментом для посвящения меня в обстоятельства нижеизложенной истории.

Человек, мужчина на вид лет 35-40, подтянутый, с несколько наивными чертами лица, выглядел спокойно, и пожалуй, чересчур расслабленно и независимо для пришедшего на консультацию. В нём чувствовался чёткий стержень и, даже, осознаваемый им самим кураж. Вокруг него иногда будто, пробегали невидимые искорки, вынуждая находящегося рядом, отвлекаться от своих мыслей и невольно сосредоточиваться на ощущениях исходящих от этого человека, на атмосфере, его окружающей. В то же время, у него на лице, проступала печать глубокого борения с чем-то невидимым, внутреннего конфликта. Особенно красноречивы, временами, бывали его глаза, замиравшие неподвижно и будто видевшие что-то, чего явно, сейчас, в комнате не было. Потусторонний взгляд и внутреннее напряжение, отражённое в его лице и осанке, выражали атмосферу его внутреннего недуга.

-Невроз, и глубокий,- подумал я. Профессиональный взгляд определил причину его состояния, как что-то вроде комплекса героя-одиночки. В дальнейшем оказалось, что я почти не ошибся. Он был сильной личностью, из тех, которым по жизни нравится тянуть много лишнего.

— Здравствуйте! — сказал он. Я к вам почти случайно.

Я подумал, с примесью профессионального видения, что то вроде: «ага, случайно, как же! Ты лицо своё в зеркале видел?». Во мне сразу проснулся охотник — профессионал, считающий что именно я должен здесь определять что есть что, раз уж в мои угодья попала какая-никакая, а дичь. Уверенные заявления незнакомца я, поначалу, воспринял как вызов моей компетентности. Мелькнуло желание разрушить его уверенность, но, к счастью, быстро исчезло, вытесненное атмосферой принесённой пришельцем, его своеобразной харизмой.

— Хожу здесь регулярно, вывеску вашу давно вижу. И сегодня вдруг меня посетила мысль: а почему нет? — продолжал он. Я сам по одной из профессий преподаватель, и немного знаком с психологией. Раньше считал, да и сейчас считаю, ниже своего достоинства идти и просить помощи к кому-бы то ни было. Но сегодня почувствовал, что дозрел. Пусть будет исключение, буду считать, что провожу эксперимент. Обычно я не вверяю никому свои внутренние проблемы — как то неловко, неудобно и неприлично, мне кажется, сваливать на чужие плечи то, с чем разбираться должен сам. Это признак слабости. Но всё когда то происходит впервые. Я осознал, что жизнь моя идёт и проходит, а моя тактика приносит в некоторых случаях мало плодов, а то и вообще никаких. И значит надо что то менять… Я дозрел. — веско повторил он. До чего, ещё не знаю, но точно дозрел.

Я несколько оторопел от такого неожиданного начала, радуясь высокой степени готовности клиента к работе, одновременно на всякий случай чуть-чуть засомневался. Как бы не было подвоха какого, — подумал я. И восхитился точностью и ясностью хода мыслей незнакомца. Он будто быстрыми штрихами рисовал набросок, эскиз происходящего, содержащий самые существенные для понимания детали.

— Вот погнал, — подумал я, стремясь чуть смягчить этаким внутренним стёбом, довольно сильное ощущение от его речи. Подобных речей я в своём кабинете слышал немало, но, ощущение от этой было особенным. Я будто отставал от него, чего-то не хватало чтобы успевать. Успевать не в смысле скорости изложения или на уровне накала чувств, а на каком то другом, более глубоком, сложновыразимом уровне. Это было редким ощущением, предвестником неожиданностей. И я насторожился.

— Меня зовут Сергей,- продолжил он.

— Я назвался. После обмена вежливыми формальностями(очень приятно-очень приятно), я спросил: С чем, таки, пожаловали, Сергей?

— Давайте вместе решим, с чем я пожаловал, ответил он. Я не умею точно формулировать задачи на вашем языке.

— Расскажите пожалуйста что вас волнует, чем маетесь, что беспокоит — профессионально монотонно отозвался я.

Страдания Сергея были вызваны долгой, слишком долгой, безответной любовью. Человек от природы одарённый, самоучка, он привык решать почти любые вопросы и задачи самостоятельно, легко обучаясь по ходу жизни тому, что необходимо было в очередном деле. Что хотелось, обычно ему удавалось, стоило приложить некоторые усилия. Серьёзно напрягался он только в армии. Единственную проблемную сферу его жизни составляло здоровье, вследствие, высокой чувствительности и тонкой душевной организации, но и здесь воля и интуиция Сергея позволяли чувствовать себя относительно неплохо. В общем, тогда мне показалось, что у меня на приёме везунчик по жизни, который, обычно, даже и не задумывается о том, насколько и как ему везёт.

И вдруг, нежданно, случается сущая катастрофа — ситуация не поддающаяся никаким его усилиям и ухищрениям. Любовь без взаимности. Явное, безнадёжное поражение и тупик. Поражение болезненное и трудное, от которого не сбежать, не забыть и не заместить ничем. Та женщина, его Любовь, в отличии от всего остального мира, который он читал, как открытую книгу с крупным шрифтом, была для него загадкой, существом непонятным, непредсказуемым. Ему почти невозможно было проникнуть в её чувства и мысли, желания и их причины. От природы одарённый чуткой душой, он, обычно, без труда, понимал замыслы и мотивы, характер других людей, если хотел того. А тут, белое пятно, белый туман. Он так и назвал это — белый, стальной, непроницаемый, упругий туман.

В тот момент жизни, когда он попал ко мне на приём, Сергей дошёл до мыслей о том, что ему надо преобразить своё существо силой самих страданий — сказалось его увлечение философией. Дабы, значит, перейти на какой-то иной уровень бытия и самосознания. Или как-то, уже наконец, избавиться от них. По натуре он был прирождённым философом, и регулярно поминал изречение Сократа про плохую жену.

Сергей, несмотря на внешние, как бы, покой и благополучие, был от душевно-духовных терзаний в таком состоянии, что у него начали стираться границы между возможным и невозможным, нужным и ненужным, важным и не важным. В отдельных случаях, это может быть полезным, и способствовать ощутимому личностному прогрессу, преодолению границ и незаурядным достижениям, но в случае душевно измотанного, хронически истощённого, пусть и сильного человека, это означало возможное приближение взрыва, коллапса, в какой то части его души. Он мог «перегореть», выгореть и тогда, кто знает, во что могло вылиться его состояние; помешательство, суицид, пьянство или похуже, а может, просто унылое, бессмысленное доживание.

Ясно, что нужно срочно делать ему нечто вроде «скорой помощи». Было очвидно что к преображению он, мягко говоря, не готов.

Мы стали работать с его состоянием, и в процессе меня удивило,  озадачило и насторожило, в конце концов, яркое ощущение, что кроме нас с Сергеем, в комнате был кто-то ещё. Особенно это стало явным, когда процесс коснулся самых болезненных мест в его душе.

Я от природы обладаю довольно ярким и глубоким воображением, развитым и дополненным профессиональными навыками практического психолога, обучался у серьёзных мастеров, что позволяет мне порой почти полностью видеть внутренним взором то, что происходит в сознании человека во время работы, и довольно глубоко сопереживать происходящему. Так было и в этот раз, но процесс сразу  пошёл иначе, чем обычно. Ощущение чьего то присутствия, «плавающего», к тому же, по комнате, размывало, необходимую для хорошей работы, фокусировку внимания. Мне пришлось мобилизовать почти все свои силы и навыки, чувство профессионального достоинства некоторое время висело на волоске. Каким-то сверхусилием мне удалось-таки, в достаточной степени сосредоточиться на процессе. Я окончательно проснулся, внутренний шум затих, сознание сделалось глубоким и прозрачным. Даже испарина появилась от усилий. Но и загадочное «присутствие»(так я его окрестил про себя) я из виду не потерял. Тогда я отчётливо пережил и понял словосочетание «объёмное внимание». При этом, ощущение присутствия не было тяжёлым, вязким или ядовитым. Напротив, оно было воздушным, прозрачным, и быстротечным, что-ли, готовым мгновенно собраться в сильный упругий осязаемый комок. Мне даже показалось, что оно было обидчиво и мнительно. Где-то к концу сеанса, когда пик напряжения миновал, я как будто, даже стал различать какие то черты его характера. Настолько чётким оно было. А первые минут десять я был склонен принять его за чистую игру моего воображения, утром иногда несколько нестабильного, не отошедшего вполне от сна.

После снятия части угрожающих симптомов, и достижения некоторой разрядки,(может быть когда нибудь я напишу воспоминания о своей работе тогда, о работе как таковой, о духе того времени) мы разговорилсь, каждый по своему потрясённый и озадаченный. Он эффектом облегчения, произведённым работой, я переживанием этого, чьего-то, присутствия. Я рассказал ему о своих впечатлениях. При описании «присутствия» заметно было, что он изменился в лице и даже покраснел.

— Да, это вы точно угадали, но как??? — с некоторой оторопью и удивлением признался он.

Я поделился концепциями профессиональной подготовки и своим взглядом на тему роли человеческого воображения, как инструмента взаимодействия с самим собой и миром. До классиков психоанализа, структурной лингвистики и структурной социологии мы, в тот раз, не добрались, но впоследствии часто погружались в подобные темы.

Сергей, даже как-то затрепетал — перед ним открывался, и дышал ему прямо в лицо, новый для него мир, возможности, неведомые ранее. Он погрузился глубоко в свои, очевидно, сильно оживившиеся мысли, и я, некоторое время не мешал ему, наблюдая за происходящим по его выразительному лицу.

Люди, после долгих страданий получившие облегчение, даже не очень существенное, обычно на некоторое время впадают в состояние эйфории, так было и с Сергеем. Восторг был довольно сильный, я, даже, заопасался возникновения маниакальных психотических состояний. К счастью, то были проявления тонкой увлекающейся души. Состояние скоро выровнялось, экзальтация улетучилась, внутри у Сергея что то переключилось и он, будто вынырнув из бурной горной речки, предстал передо мной уже другим, обновлённым.

В который раз за это утро, я удивился и восхитился им. Сергей определённо пробуждал во мне всё больший интерес к себе, как к человеку.

В личности психолога, как, например, преподавателя, врача, милиционера, а в общем, любого регулярно работающего специалиста, со временем возникает такое явление, как профессиональные аберрации психики. Попросту говоря, вырабатывается жёсткий устойчивый взгляд на людей и жизнь вообще, характерный для профессии. Тяжёлое профессиональное «я знаю». Это отдалённый предвестник профессионального выгорания, и, собственно, начальная фаза развития профессионального идиотизма.

Заболевание характеризуется сужением внимания, нежеланием видеть ничего нового, сопровождаемое постоянным чувством собственной правоты. Основные симптомы: раздражительность, потеря смысла жизни, отвращение к людям и самой работе, в которой так же исчез смысл. Часто, является составляющей кризиса среднего возраста. Появляется эта штука, кроме всех прочих общеизвестных причин ещё и потому, что с числом роста профессиональных побед растёт успокоенность, постепенно переходящая в самоуверенность, творческий подход заменяется на шаблонный механический, так как всё, как-бы, уже понятно.

Что, в свою очередь, в случае психолога, особенно проявляется, когда терапевт хронически находится в роли Спасителя — Жертвы. Жертва здесь — обратная сторона Спасителя, которого приносят в жертву, или, при отсутствии внешних раздражителей, он сам себя приносит для получения неких вторичных выгод. Если работать в роли Исследователя, таких неприятностей скорее всего не случится (это стало мне ясно гораздо позже). Но как же в жизни-то нашей, и без периода в образе Спасителя, буквально преследующего окружающих…

Я несколько последних месяцев чувствовал, что со мной происходит нечто подобное. Признаваться не хотелось, я считал себя серьёзным профессионалом и, как и все неофиты, считал, что уж меня-то это точно не коснётся. Но симптоматика была налицо. В моём случае особенно остро наблюдалась потеря интереса к людям, и даже иногда отвращение к ним, на втором месте было отвращение к работе.

Мы договорились провести несколько сеансов, что-то вроде краткого курса терапии с элементами вольного психоанализа. И, к обоюдному удовольствию стали регулярно встречаться, сначала у меня в кабинете, а затем и в жизни. И это уже отдельная, яркая история.

Появление Сергея было не случайным. Во первых, об него, о его личность, буквально разбилось, расшиблось вдребезги, моё начинающееся профессиональное выгорание. Он заинтересовал меня как человек, как личность, и чуткая душа настолько, что прежние мои привычки разбежались и разлетелись в разные стороны. Именно благодаря ему, я научился интересоваться человеком, видеть и исследовать, познавать его, как таинство, манящее, непостижимое, живое, и в каком-то смысле, святое. Сотворчествовать и наслаждаться общением, вместо прежнего профессионального препарирования. И это очень, очень много.

Во вторых, несколько предыдущих дней, мысли мои вертелись вокруг вопросов об аспектах внутренней одинокости человека(с ощутимой долей озабоченности о себе) и о способах поведения, реагировании в ситуациях уединения и одиночества, изолированности, наконец, отвергнутости или собственной генерации чувства исключительности. Мне было интересно найти, для них, оптимальную модель рефлексии и поведения. Придумать гипотезы для объяснения причин, часто встречающейся у моих клиентов, явной или скрытой потребности в одиночестве. Про себя лично я что то понимал, но, считал исключением, не могущим, значит быть зеркалом «всех»,  и мне было интересно правило, жгуче интересно а как же, всё это там, у «них»?

Обычно переживание одиночества и отвергнутости является одним из самых болезненных, в каком то смысле подобных смерти. И люди, всеми доступными силами и средствами, стремятся избавиться, убежать от таких переживаний. Но есть люди, сознательно стремящиеся к уединению, интересно, что движет ими? Может быть стремление больше никогда не переживать отторжение? Или что то ещё?

Сергей, являл собой случай яркого проявления интересной мне проблематики. Он, несмотря на свою яркую харизму, страдал от одиночества и отвергнутости любимой женщиной, по натуре был замкнут. Два-три друга, таких же, примерно, по складу, как он сам — слабые отдушины. Работа с множеством коротких и дальних поездок довершала картину.

Любовь, пробудившись в человеке, заставляет очень многое пережить, перестрадать, увидеть и осознать, в итоге, обычно переосмыслить всю свою жизнь. Короткий период начального счастья в любви, обычно, забывается, не идёт в счёт, заслоняется и обесценивается последующим несчастьем, которое более длительно и потому как бы, более весомо, объективно. И то самое начальное счастье, ярко, соблазнительно мелькнувшее, делает горше последующее время несчастья, собственно и формируя его. Не было бы счастья, не стало бы и несчастья. И от несчастья строится дальнейшая линия рефлексии и, собственно, событий.

О счастливой любви, вроде и писать как бы нечего потому что, как бы «не интересно», а на самом деле в глубине эта тема возбуждает жуткую зависть, которую хочется скрыть, подводит к собственной боли любовных поражений, которую мало кто в состоянии преодолеть.Читатель наверняка сам любил, и знает, как трудно прикасаться к этому предмету. Сколько сильных, часто непереносимых, чувств и боли находится рядом со словом «любовь»…

Классики литературы обычно умерщвляют своих героев после несчастливой любви. Или отправляют в длительную депрессию, тюрьму, бесцветное существование, на худой конец, в монастырь или общественно полезную деятельность, что является самым мягким и редким исходом. Потому, что не может жить на земле человек как прежде, после того как пережил большое чувство. Не зачем ему как будто уже жить, без этого волшебства. Всё пусто, тускло и серо. Смерть скорая здесь почти естественна. Если и есть некая личная эволюция под влиянием сильного чувства, то она коротка. С героями происходит одно качественное преображение, и этим дело заканчивается.

Возможно, дело в том, что никто не задавался целью исследовать вопрос более глубоко и детально. Почему? Очень сложная и болезненная тема. А может быть люди, пережившие более сложный путь, потенциальные прототипы героев, в следствии своей редкости, просто не попали в поле зрения классиков литературы.

Сергей, в моём представлении, был уникален тем, что пережил несколько этапов изменений взаимоотношений со своим чувством, самого чувства, отношений с самим собой и со своей возлюбленной. Несколько кардинальных перемен своего мировоззрения. Именно из-за безответности и возможности общаться, даже неизбежности общения (работа в одном учреждении). Каждое преображение сопровождалось сильной внутренней болью, корёжившей практически всё его существо, в такие моменты буквально, по его словам, сворачивающегося в узкую трубочку, нацеленную, одним концом, на неё а другим на то, что делалось внутри.

Страдания, переживаемые Сергеем были сложного свойства, и отнести их к только к душевной сфере я бы не рискнул. Страдал и Дух и, кажется, даже сама его Сущность.

Вначале ему, как водится, казалось что наконец-то, весь мир у его ног и счастье близко. Не смущали субъективные и объективные препятствия, точнее, он их попросту не замечал. Парил, летал, смотрел и ждал. Ему казалось, что она просто стесняется, движимая чувством долга (она была замужем в тот момент). Он любил её, и абсолютно всё, что было с ней связано, насколько у него хватало воображения увидеть эти взаимосвязи, всё, и близкие и далёкие. Настолько сильно, что любил в какой то степени даже её мужа. Она же казалась далёким, заоблачной высоты, идеалом. При её приближении он так терялся, что буквально глотал дар речи и всю свою смекалку, превращаясь, по его словам, в натурального болвана.

Она знала всё из его, иногда всё таки говорящих, уст, но ничего не происходило. Будто что-то невидимое, безжалостно сковывало, парализовало её волю, сжимая в каких то механических рамках, казалось ему.

Он решил, что его не заметили, не оценили, и надо что-то делать. Надо совершать подвиги! — осенило его. Это была вторая жизнь его любви, плавно вытекшая из первой. Те, кто был рядом в то время его жизни, до сих пор помнят эти его подвиги, уважают, и даже восхищаются им. И она тоже восхищалась, несколько критически, испытующе-недоверчиво, но, всё-таки. Но не как любящая, или хотя бы симпатизирующая женщина, а как просто человек. Может быть, тактичный и вежливый, но какой-то обезличенный человек, живущий по чувству долга.

Порой его чувства были настолько сильны, что даже отталкивали её, он временами становился потрясающим занудой, и доставал её своим присутствием, липнув, как маленький капризный ребёнок к маме. Наверняка, в эти моменты ей бывало тошно и противно. Она то ли боялась, то ли испытывала отвращение к тому что, возможно, считала слабостью. Он не знал этого — она была загадкой. Он ломал голову, иногда сутками без перерыва пытаясь проникнуть в её внутренний мир. Обращал к ней, в своём воображении, очень содержательные и насыщенные монологи. Там, они были выслушаны, и по крайней мере, не отвергнуты.

Сергей рассказывал, что в ту пору особенно ему не хватало дружелюбного хотя бы немного тёплого внимания. Избранница его обладала, по его словам чётким, жёстким, характером, скорее мужским, чем женским и, как ему представлялось, считала чувственные проявления чем то вроде недостойной слабости.

К этому периоду он относил зарождение того «нечто», что я так ярко ощутил в нашу первую встречу. По его словам, однажды он заметил, что в его мысли о ней, как то вкрадчиво и тонко вмешивается нечто, обладающее свойством изменять его чувства, преувеличивая или преуменьшая их, и даже пробуждать новые, ему не совсем свойственные, или не подходящие к моменту, мысли.

Это нечто, почти неуловимо, преломляло, порой, почти весь поток его восприятия, и вкрадчиво формировало его отклик на происходящее. Этот эффект относился только к мыслям о ней. Как только внимание перетекало на что то другое, эффект усилителя-исказителя пропадал. Включался он только тогда, когда мысли Сергея достигали определённого накала, и касались взаимной судьбы с Ней, и мог работать весьма долго, пока внимание устойчиво и длительно, по внешней необходимости, не переключалось на что то другое. Постепенно «нечто» окрепло в сознании Сергея. Поскольку «оно» не вмешивалось в другие сферы жизни, и в остальном не мешало, серьёзных попыток расследовать, и избавиться от него, не было. Сам Сергей считал «это» астральным существом, сотворённым им самим, желаниями и мыслями и имеющего даже, некоторую степень одушевления. Я не был столь уверен, занимая выжидательную позицию, надеясь, что всплывёт нечто, что позволит разобраться в причинах  явления.

А в то время, для Сергея, дело ещё больше осложнилось, так как ему теперь приходилось брать поправки на непредсказуемое поведение «этого». Сергей, повторюсь, считал его чувствующим, и, в какой то степени одушевлённым. А так как оно было связано с Ней, то он не мог не любить и его. Ведь оно хоть и таким образом, но напоминало ему о Ней. Иногда это нечто, словно обидевшись на что то, старалось держать его целыми днями в скверном настроении, нагоняя тяжкие состояния. Ему приходилось тонко фильтровать мысли, и делать поправки. Он хотел проникнуть в её душу, а это «нечто» постоянно мешало.

Надо было научиться выключать это кривое зеркало. И он нашёл способ. Им оказалось безразличное и даже бесстрастное, отрешённое думание о ней и о всём что с ней связано. Поначалу это казалось самоубийством, думать бесстрастно, практически бесчувственно, о самом святом. Казалось, только стоит не то что убрать страсти, а всего лишь чуть снизить их накал, как сразу произойдёт непоправимое, мир их взаимоотношений, и без того зыбкий, держащийся на волшебстве, милости божьей, и его страстном желании, рухнет. Но однажды, после очередного кризиса, он отчаялся, и решился на символическое самоубийство, позволив себе подумать о Ней несколько иначе. К его удивлению, их отношения не пострадали. И даже, кажется, чуть улучшились, и как бы потеплели… А может это ему только показалось…  Но это было уже потом, ближе к моменту нашей с ним встречи.

Эти подробности стали мне известны, конечно, не сразу, а в процессе нашего последующего общения. Мы прониклись взаимными симпатиями и сдружились, почувствовав родственность душ. Темы нас интересовали философские, обширные, и в процессе обсуждения каких то вопросов, мы невольно, в конце концов, стекали к опоре на собственный опыт. Сергей почувствовал облегчение от своих исповедей, и, в моменты подходящего настроения, предавался им, буквально самозабвенно, и хоть порой весьма субъективно, но неизменно искренне и ярко. Почти всё услышанное крепко вошло в мою память. Может быть, даже слишком крепко…

В конце концов мы сошлись с ним на том, что в ряду причин его истории были врождённое упрямство и своеволие. Всё происходило, дабы наступило избавление от этих черт. Надо же создать какое то объяснение происходящего. Ведь из-за этого упрямства ли, или особенности своего внутреннего устройства, в принципе неистребимого самостоятельно, он мог иногда что-то себе этакое выдумать, и считать, что так оно и есть, не взирая ни на что, даже и не думая что может быть иначе, долго пребывая в своеобразном самоослеплении.

Упрямство Сергея, доходящее до критических величин, и доводящее порой до саморазрушения, породило, меж тем, и полезное качество — способность и потребность в самостоятельном мышлении, в результате чего он, иногда, «изобретал велосипед», будучи убеждённым, что только так и надо делать. Но бывали и совершенно оригинальные, новые мысли, выдумать которые с чистого листа очень непросто, а для большинства, так и вовсе невозможно. Вспоминается линия его размышлений, приведшая меня к важному осознанию, даже озарению, позволившему гораздо спокойней и мудрее, относиться к происходящему.

Душевная мизансцена такова. По характеру своему я более консерватор, нежели реформатор. И потому сильно и тяжело, как-то ядовито переживал происходящие в стране перемены, разрушительные для старого и в том числе хорошего и полезного старого, как казалось. Страдания мои по этому поводу были велики.

Умом я понимал, что перемены неизбежны, что это есть единственная постоянная в жизни, и так далее. Но почему, от чего, и для чего происходят все эти перемены, я либо не понимал вовсе, либо смутно. Без этого понимания, приятия происходящего, и стало быть, покоя в душе, не наступало. Опоры не было, и я болтался в мутных и скверных душевных состояниях. Постоянно сверлили мрачные мысли, непроизвольно плелись домыслы-экстраполяции.  Самовнушение и практика отрешённости не помогали. Бессмысленность происходящего давила и корёжила безжалостно, отнимая желание жить.

Однажды, в беседе, за чаем, (Сергей любил зелёный без сахара натощак, а я то зелёный то чёрный, по настроению) мы коснулись этой темы, и я и не заметил, как съехал на любимого конька. Некоторое время он как то отвлечённо, как мне показалось, не очень внимательно (я успел внутри раздосадоваться) к такой важной для меня теме, слушал. Затем я, мельком, находясь в своём пылу, заметил, что он словно чем-то изнутри наполняется. Скоро последовал и результат.

Специфически плотно, спокойно-чётко, уверенно, дождавшись небольшой паузы, он сказал:

— Позволь мне изложить тебе одну мысль. Она требует небольшого введения и краткого анализа прошлого, начиная с лет 200-250 назад. На этом промежутке вполне наглядно можно отследить искомую закономерность.

— Излагай! — с запалом спорщика, заведомо уверенного в правоте, выдохнул я.

• Рассмотрим эволюцию такого, довольно эфемерного, но, однако ж, сильнодействующего явления, как содержание неких модных, считающихся правильными, прогрессивными взглядов, господствующих в обществе в какой то исторический момент. Через призму времени. Кратко.

Радищева просто съели, потому что опередил время. Во времена Пушкина: «…мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы…». Ещё происходит по инерции ваяние великой Державы. Во времена Гоголя и Тургенева появляется либерализм и озабоченность судьбой народа, но уже не так как у Пушкина. У Пушкина более идеалистически, романтически, что ли. У Гоголя уже сатира и попытки духовно-общественного реформаторства. Белинский, Некрасов. Далее Достоевский — просто мрак беспробудный. Предвестник, а точнее, созидатель разложения. Серебряный век, декаданс. Первая Мировая. Наконец, Октябрьская революция. Сталин. И так далее.

В каждую из этих эпох, в каждое из поколений, формировавших современное ему общество, часто в неписаном виде, господствовали некие «прогрессивные» взгляды, которые владели умами и сердцами большинства, были у всех на слуху, двигали массовое и индивидуальное сознание, политику, а в итоге экономику и уклад жизни туда, куда согласно этим взглядам было правильно. Двигали, потому что: а) были всеобщими чаяниями, наполненными мечтами об облегчении участи, по сути спасении, б) подпороговым раздражителем, на которое по законам психологии и физиологии нет реакции, то есть сопротивления не оказывается. Надпороговым же раздражителем, которому массовое сознание сопротивлялось, была в каждую эпоху политическая власть и её позиция. Пока происходила борьба власти и массового сознания, чаяния, как третья, не связанная сила, тащили людей куда-то там, иногда на довольно замысловатые и рискованные, или бестолковые авантюры.

Как только ты начал бороться за власть, или с властью, так сразу кончился как творец и последователь прогрессивных идей. Классический, в психологии, треугольник: Преследователь, Жертва и Спаситель. Двигатель эволюции.

— Несложно заметить,- продолжал он,  что от поколения к поколению эти взгляды и чаяния масс менялись и бывало, весьма круто. И что? А по существу ничего. Люди как жили, так и живут, и размножаются. Однако ж, если рассмотреть всю картину с функциональной точки зрения, то обнаружится, что, по большому счёту, ни одна из маячивших в своё время систем мировоззрения, и даже какие-то отдельные взгляды, не были реализованы полностью, а большинство их, даже и частично. Но, не смотря ни на что, люди, желая их воплотить оные, в своём стремлении проходили некий путь, совершали вполне реальные поступки под действием переменчивых идей. А в реальности воплощалось совсем не то, о чём мечтали массы, а чаще даже совсем противоположное.

На мой взгляд, это и есть то, что искомо и необходимо. Именно путь и движение, в пути иногда незаметное, не очевидное для всех, но неизбежное, преображение. И вовсе не воплощение яркого утопического идеала, существующего где то в абстрактном мире. В который мы, люди, имеем доступ, кстати, только из-за наличия, так уважаемого и умело используемого тобой воображения.

Стало быть, и те идеалы, которые сейчас исповедует консервативная часть общества, (так же и реформаторская) имеют, в лучшем случае, относительную, временную ценность и интереснее угадать, вычислить, к появлению какой общественной формации приведут перемены сейчас, как структурируется, и по каким принципам будет строиться сознание масс, дабы сориентироваться, и хоть куда-то в жизни успеть, что-то суметь, вместо того,

чтобы бороться с неизбежным и кряхтеть о былом.

Заметно, что основной акцент «развивающих» мероприятий приходится на середняков, ту самую «серую массу», которая составляет большинство, и мы с тобой там же. Элиту не берём, она сама разбирается с вопросами образования и выбора пути. Аутсайдеры,  команда «омега», так же отбрасываются, потому как, к ним надо применять, специальные меры.

Остаётся большинство, воплощающее в себе массовое сознание, не важно, народа или государства, или корпорации, которое должно пройти некий путь развития. За ними тянется и личное сознание. А смена формаций, порой насильственно, проводит это большинство через неизбежную череду преображений. Сейчас происходит очередная смена формации, потому что она отработала своё, и больше дать для развития ничего не может. И ты, батенька, чтобы тебя не трогали эти вопросы, решай сам свои проблемы, не надеясь на институты государства и права, отвечай сам за жизнь свою, и строя её, занимайся самообразованием, как всякий порядочный революционер. Становись элитой, тем кто взял право и реализовал возможность. Трудно? А кому сейчас легко? Гнить в стойле легче?

Я был потрясён ходом и очевидностью его мысли, результатом его речи был буквальный разгром и гибель чего-то во мне. Мгновенная смерть приятных ярких иллюзий, несколько минут назад, казавшихся непреложными истинами. Вот что я пережил тогда, за несколько коротких минут.

В общем, возразить мне было нечего, в детали пускаться не хотелось, чтобы не терять перспективу. На это у меня хватило выдержки. У него хватило такта не добивать меня дальше, пуская разоблачающую мысль по моим конкретным убеждениям.

Вместо этого он устремился в зыбкую сферу прогностики, и стал рассуждать о возможном устройстве, и движущих силах общества ближайшего будущего.

По его соображениям выходило, что серьёзных перемен в общественных формациях уже не будет, революций тоже, а будет расширение процессов глобализации, и продолжение стирания границ между странами и народами. Корпоративное, деловое и творческое мышление, организующее общество на сообщества по интересам, получат ещё больше преимущества над традиционалистским, государственным, родовым и семейным. Общество расслоится на максимум групп и фракций, по вкусам и интересам, всё большую роль будет играть фриланс, интуиция и способность к адаптации. Институт традиционного монументального образования как массовое явление почти обречён, останется только самое базовое. Решающую роль, будет играть самообразование, в разных формах. Разрозненные части прежде монолитного здания Науки, будут решать функциональные задачи Корпораций. Личные права и удобства окончательно разъединят большинство людей, сделав их достаточно независимыми чтобы зациклиться на себе и, следовательно, неизбежно, столкнуться с самими собой. Если не будет природных или техногенных катаклизмов, то в условиях огромного количества возможностей и необходимости правильного выбора, индивидуализация и необходимость самосознания и умение чёткого самоопределения сделаются первостепенными.

— Этакая принудительная массовая индивидуация, если брать по Юнгу, пошутил я.

— Именно так, — совершенно серьёзно отозвался он. Именно так, принудительная и массовая, в специально созданных условиях, и никуда не денешься. Перефразируя известное: индивидуация или смерть!

— В его устах это был приговор всему человечеству. Приговор к массовой неизбежной эволюции. Не в концлагерях, и не в условиях тоталитарного режима а в условиях почти полной свободы. И, мне кажется, он имел право на такое мнение.

Я просто и свободно, с облегчением даже, впитал эту мысль, к прогнозу отнёсся  осторожно (время покажет). Остальное, что находилось между и за словами, втекло и восполнило внутри значимый болезненный пробел, будто на давнюю язву легло нужное лекарство и боль сразу прошла и началось выздоровление.

Я был благодарен Сергею и одновременно, в глубине завидовал ему, злился и обижался на себя за бесталанность, и думал о том, насколько порой тонки и сложны переплетения судеб и жизней человеческих. Я влияю на него, восполняя пустоты и помогая решать прежде невообразимые для него, и вполне доступные для меня, задачи, а он, даже не напрягаясь, мимоходом так действует на меня, без всякой диагностики и наличия специального образования, что исцеляет давнюю, гнойную язву в моём сознании. Вот сила философии, пытливого разума и вовремя сказанного слова.

Этот случай основательно разрушил убеждение о подавляющем преимуществе выучки и профессионализма. Я увидел и понял пользу живого ума. И осознал, что в каждом человеке действительно есть целый мир, вселенная, исследовать которую гораздо интересней, приятней и полезней, чем препарировать, привычно притворяясь знатоком.

Содержанием следующего этапа переживаний Сергея было отчаяние. Ничего не помогло, ничего не действовало. Внутренний неудовлетворённый собственник-зверь начал извергать потоки яда. К тому моменту с начала истории прошло уже несколько лет. Она по прежнему не любила его, но ему по прежнему казалось что любит. Он постоянно улавливал в ней что то настолько светлое тёплое и родное, что решал, придумывал для себя, что она всё же любит, но не осознаёт этого. Она казалась ему гораздо родней и ближе всех людей на свете, ближе матери, он видел в ней себя самого, свою половинку, и удивлялся как она не замечала и не признавала этого.Он всегда думал, что если любовь настоящая, то это обязательно взаимно, в этом он был твёрдо убеждён, иначе тогда зачем всё это? Порой он злился на неё за это, и от отчаяния решал не поддаваться чувствам, не думать и не встречаться, ненавидя себя и всё вокруг. Но встречи были неизбежны, потому что работали они в одном месте. Настроение быстро менялось и всё начиналось заново. Он выдумывал себе массу удобных, обнадёживающих объяснений, чтобы укрепить и продлить жизнь своим неодолимо сладким мечтам и надеждам. Объяснения будто сами рождались в нём, и он не всегда различал, где отражение действительного, а где воображение. Но зато, в эти периоды неразличения, он верил и жил. Вёл долгие разговоры с ней внутри себя, в которых что-то потаённое говорил, рассказывал о себе настоящем, или оправдывался перед ней, объяснял самому себе, что то истолковывал, смягчал или наоборот растравлял. И, через некоторое время, входил в следующий виток напряжения, ради достижения очередной иллюзии. Его чувство давало ему силы. Силы эти бывали очень разного свойства, и положительные и отрицательные, легко обращающиеся одна в другую, порой настолько тяжёлые и мерзкие что он искренне жалел о том, что всё это происходит.

В сущности, он жил какую-то свою жизнь, используя лишь образ той, которую любил. С ней реальной, он соприкасался редко, гораздо реже, чем они встречались наяву. Её образ давал ему и жизнь и смерть, и силы пройти через тысячи событий, а исток этого образа, современная женщина, заедаемая своим бытом и суетой, и не знала об этом. Она и не хотела это знать, опасалась ответственности и вины за вторжение в душу другого человека, как ей казалось. Не верила. Он жил с её образом, как с музой. Писал стихи, как казалось ему, блестящие и даже прозу.

В тот период его жизни, параллельно с переживаниями любви ожесточение и жёсткость в нем достигли максимума. Он чувствовал, что с ним происходит такое, что дальше некуда, нельзя. Накладывал на себя всевозможные ограничения, как он признавался, стараясь, заработать или выслужить себе поблажки у кого-то высшего. Но существенного ничего не менялось, будто некий зверь лютовал, бился, грыз и терзал его изнутри. Она старалась отдалиться, и даже внушить ему мысль, что всё это блажь, и скоро пройдёт, что влюблённость живёт недолго, а затем неизбежно умирает, и потому и начинать не надо. Она наверное боялась чувств. Была Снежной Королевой и почему-то не верила ему. Возможно, не видела в нём мужчину. Сил смириться, и не ненавидеть жизнь, у него не всегда хватало. Любовь не переходила в ненависть, но помогала той возникнуть, косвенно питая для неё почву.

Он пустился в ожесточённое то ли самоисследование то ли самоистязание. — Я какой-то не такой, что-то во мне не так,- думал он,- надо найти это и срочно исправить и тогда наступит счастье. Но, или он не то находил, или не исправлял, или это не помогало. Он не верил ей, что она не любит его, а она не верила ему, что он любит её. И в это же время, наяву они часто встречались, общались, смеялись, жили, работали и думали друг о друге в целом хорошо, с большим уважением. Его внутренний мир расслоился, и наполнился одновременными разнонаправленными мыслями и состояниями. Это была пора пульсирующих коллапсов. Боль и напряжение были огромны. Сергей жил месяцами только на волевом усилии, и силе разума. Чувства не повиновались, и жили своей, просто адски мучившей его жизнью, Включалось естественное физиологическое торможение, обесценивание, разум приводил доводы, но полностью не отпускало.

После очередной попытки сближения, и обычно следующего за этим отторжения с её стороны, он каждый раз, как будто умирал. Всё рушилось в нём, жить не хотелось, отчаяние и мрак наваливались со всех сторон, пытаясь поглотить, и что то умирало в нём. А затем снова и снова, отыскивал причину жить, выстраивал мотивы и заново определял цели, и вектор движения, наполнялся чувствами и смыслом. Каждый раз воскресал, обретал плоть и кровь, и сок жизни. В конце концов это вошло в привычку — воскресать после смерти, и не переживать слишком по этому поводу. Стало нормой. Устоявшись, он увидел, что это и впрямь норма жизни, просто ранее недоступная для него.

Небо было милосердным и посылало ему, как нарочно, женщин, влюбляющихся в него, организующих, активных, страстных. Он стал увлекаться, отвечать на их чувства, и достигал, даже, удовлетворения. Правда, долго не продолжавшегося. В целом стало лучше, в жизни появилось живое и разнообразное. Он много думал над наполнением своей жизни. Синица в руке или журавль в небе… Пришёл к выводу что надо жить, и лучше жить, чем не жить, притворяясь живым, как он делал раньше.

— Плотская любовь не может заменить духовную,- говорил он мне не раз. Она может только заслонить драму, и отсрочить неизбежную развязку.

О трагедии он не думал, и даже однажды заверил Её, что с ним всё будет в порядке, ибо она беспокоилась о том, как бы он не наложил на себя руки.

Пора подробней описать ту женщину, по «вине» которой всё это творилось. Сильная и одновременно — причудливое сплетение, очень чуткая с глубокой интуицией, личность. Яркая, быстрая, но часто жёсткая и категоричная, упрямая, иногда вспыльчивая, с комплексом вины за сущие и несуществующие грехи. Сплошной комок противоречий. Вместе они возможно, составили бы идеальный комплект. По рассказам Сергея у меня сложилось представление что они, по талантам и харизме друг другу не уступят. Это соответствие сбивало его с толку. Сплошная неоднозначность. Не смотря на её жёсткость, его чувства как то действовали на неё, и несколько раз она чуть было не растаяла, ещё бы чуть-чуть и всё, и он видел это. В такие моменты он, по его словам, видел свет, всё вокруг начинало сиять и светиться чем то неземным, будто сквозь очертания нашего мира проступал иной, яркий светозарный, счастливый мир…

Но в последний момент случалось что то невидимое и непреодолимое, всё рушилось, светозарный мир бесследно растворялся, и всё становилось как прежде. Несколько раз, они, даже, чуть было не преодолели некий невидимый барьер. Помешали, как обычно, обстоятельства. Будто проклятие висело над ними, или над ним…

Сергей часто употреблял это слово. Он остро чувствовал нечто, что называл проклятием, и как обстоятельства, и как состояния, переживаемые им, и как отношение к нему с её стороны. Било всегда по самому больному месту.

Общаясь с ним уже по свойски, я понял что Сергея периодически посещает то, что этнографы называют, шаманской болезнью. Стало очевидно, что он в какой то степени медиум, и невидимое влияет на его жизнь значительно сильнее, чем на жизни других людей. Это был источник и силы и слабости одновременно. Бывают в жизни медиума моменты, когда он, просто-напросто себе не принадлежит.

В конце концов, измаявшись и отчаявшись, он от полной безысходности и бессилия, заглянул за край, точнее, был выдавлен туда из привычного мира, силой отчаяния и желанием увидеть причины и суть происходящего. Он вдруг, как будто провалился, стёк куда-то, и обнаружил себя в глубинном, раньше совсем не осознаваемом им, слое взаимоотношений. Не только с ней, но с миром вообще. Гораздо более определяющим их отношения, и ещё очень многое, чем все его приятные мечты и прочая поверхностная жизнедеятельность. Там оказалось что-то совсем нечеловеческое.

Будто огромные рептилии жили в людях, а скорей, люди в рептилиях, и пытались пожрать друг друга, а всё человеческое в них было как будто прикрытием, отвлечением — обезболиванием для этого процесса. Ужас объял его, когда он осознал, что масштаб этого далеко выходит за пределы человеческой жизни. Он увидел, что изменить там что-то, очень трудно, если вообще возможно. Он мельком замечал что-то такое и раньше, но никогда не признавал это своим, человеческим, считал это чужеродным, случайным, не присущим людям и миру вообще, досадным сбоем, который почему то, по какому то мелкому досадному заблуждению, ещё не исправлен. Но после этого мрачного и глубокого озарения, отношение его к происходящему резко изменилось. Он понял как ему показалось, подвижников, мучеников и отшельников, посвятивших всю жизнь преображению себя в той самой глубине, что открылась ему.

Он почувствовал себя микроскопическим придатком к огромной вселенской рептилоподобной махине взаимопожирания, где человеческое составляло каких-нибудь 3-5 процентов. Понял счастье обычных людей, которые не видят всего этого. Лишь сила духа и его запредельное упрямство, даже скорей упёртость, помогли ему пережить столкновение с этой изнанкой мира. А так же простое понимание, что выжить можно. Просто потому, что умирать незачем, от смерти лучше не будет. Иначе всё начнётся заново. И ничего, казалось ему тогда, не изменить…

— Силы сейчас у людей не те, — говаривал он. Титаны духа исчезли с лица земли, остались пигмеи, избалованные и развращённые либерастическими ценностями. Гиганты старых времён, могли бы справиться, но современники вряд ли.

• Представь себе, — говорил он, что ты, вдруг осознаёшь, что находишься внутри огромного нечто, живущего своей, совершенно не понятной тебе жизнью, и если мне (или не мне? а этому «нечто») кажется, что что-то не так, например, мне пришла мысль, что «она меня не любит», или даже просто лицо чьё-то на улице не понравилось, то это «нечто» сразу начинает источать из себя яды, невидимые глазом, что то давить, корёжить и пытаться уничтожить. И это не в тебе, где то внутри, а ты в этом, внутри него, и оно снаружи тебя, оно больше, и значительно мощней и массивней. Сначала вообще ничего сделать ты не можешь, да и верить отказываешься. Ты осознаёшь, что крепко связан с этим «нечто», и находишься на коротком поводке, хотя есть, откуда — неизвестно, уверенность, что этим можно как то управлять. Но как???

Такая огромная, жёсткая, злобная, примитивная махина, ощущающая себя абсолютно одинокой, а мир совершенно враждебным и губительным. При малейшем движении, тлетворным для неё. Сильная и живучая. Причём, то состояние, в каком она находится, совершенно губительно действует на человеческий организм.

-Я чувствую это, — говорил он с характерным блеском в глазах, — они все иные, они ядовиты для нас. Если человек начинает, обычно бессознательно, пользоваться этими силами для своих маленьких войн, он неизбежно заболеет, или как-то ещё пострадает. Я провёл много опытов, стараясь тонко чувствовать отклик на мои усилия.

Самый перспективный путь это, не включать определённые цепочки мыслей, не позволять им происходить. Тем самым не приводить в действие канал взаимосвязи со своими тварями. (Каждый человек, по его словам, связан с несколькими, разными). Подавлять и игнорировать совсем не то, выходит наоборот, хуже. Надо напротив, всё в себе обнаружить и признать, исследовать отчего, на что именно, происходит реакция «плохо». Осмыслить, как это сложилось и ослабить или убрать, если хочешь, обесценить это «плохое». Я не знаю что там происходит на самом деле, но, субъективно, становится легче. А бывает, что эти холодные хищные рептилии куда то отступают, словно растворяются, и некоторое время живётся человеком, как ни в чём не бывало.

• Мне совершенно очевидно, — продолжал он, что если, вдруг, пелена в восприятии человека, отделяющая его от того мира исчезает, для него наступает время выживания, и душевного и физического. Выживания в мире сверхчеловеческих сил, для которых мы — пыль в прямом и переносном смысле. Накал взаимодействия с этими силами настолько силён и специфичен, что долго его выдержать не может никто, а недолго, периодически только крепкий, сильный духом, гибкий и живучий, мудрый человек. В случае неудачи что-то внутри перегорит, крыша съедет, болезнь не для медицины, несчастный случай, смерть, а всё от неумелого взаимодействия с этими тварями.

Наступает момент ответственнейшего жития, ведь ничего нельзя делать из того, что приводит связь с ними в действие. Вообще ничего, и в этом собственно, по моему, и есть суть всяких духовных практик на определённом этапе становящимися условиями выживания — найти такое поведение, которое изолирует от этих существ, держит на другой длине волны, но оставляет открытым освободившееся восприятие. Это для избранных. А для большинства морально нравственные и религиозные сказки, дабы не дай боже, не преодолеть границу и не попасть под раздачу. Сон и ложь во имя производства биомассы и сохранения поголовья. Что по своему правильно. А так же устройство временных мирков, даже и не подозревающих о своей хрупкости.

• Люди ведь толком не осознают масштаб присутствующего в их жизни слоя взаимоотношений, основанного на взаимопоедании, очевидном для внимательного взгляда — продолжал он. Редко кто может устроить свою жизнь так, чтобы можно было воздержаться от этого, без неприятных последствий. Йоги может какие-нибудь, или отшельники. Потому что если не другого, значит себя. Этот рептильный мир несамодостаточен, там постоянное напряжение, покоя нет, концы не сходятся. Почему — не знаю.

А в поведении людей всё оформлено так, чтобы было законно. Сильный поедает слабого, хитрый простого. Старший младшего, и так далее. По правилам, которым всех с детства учат. Параллельно творятся хитроумные и часто подлые попытки мести друг другу, за это поедание. Которые тоже научно или этически-художественно обставляются, антураж создаётся, для отвлечения внимания от основного процесса. Люди долго учатся, образование получают, специализации проходят, чтобы законное право на поедание получить.

— Как это? — не понял его я.

• Очень просто, дело тут во власти,- стал разворачивать тему он. Человек учится, например, на преподавателя или менеджера, или кем угодно становится, не важно, и на своём рабочем месте он получает некоторый объём власти, который может использовать по своему усмотрению. Он и учился, терпел всё затем, чтобы получить эту власть. Остальное дело техники. Ведь малейшее отклонение от оптимальной меры в любую сторону, и сразу начинается поедание. Лишь единицы в силах воздержаться и пройти по середине.

Говорят что хорошие люди почему-то часто уходят рано. Так и есть. Был у меня  любимый преподаватель, Вячеслав Петрович, я именно из-за него пошёл, в своё время в педагогику. Так вот, он никого не поедал, как я теперь понимаю. Ученики его уважал и любили, он голоса не возвышал никогда, часто одного его лёгкого поворота головы и незначительного изменения выражения лица было достаточно, чтоб присутствующие всё поняли. Я гордился тем, что могу здороваться и разговаривать с ним. В нём была необычайная молчаливая глубина. А в глазах одновременно тепло и понимание, участие и уважение, но и скорбь, боль и тоска. Тогда я не понимал, а сейчас вижу, что «оно» ело его изнутри. В результате лейкоз. Не дожил до 60. В пятьдесят с лишним лет несколько раз подтягивался с уголком, атлет и красавец. Курил правда. Он никого не ел, за что его все, в смысле люди, любили, но «это» его всё равно съело. А если бы он кого то поедал, позволял бы «этому» поедать, наверное прожил бы гораздо дольше. Обратный пример — тебе наверное известны случаи, когда какая нибудь бабуля(деды почему то гораздо реже) живёт, выпивая кровь из ближних и помереть не может, вопреки всем медицинским прогнозам, иногда, десятилетиями. И когда наконец помирает, ближние будто на свет нарождаются заново, так им легчает.

И ты не ангел, сам подумай, кого ты в своей жизни жрёшь.

• Мне стало жутко. Внутри зашевелилось что-то похожее на нескольких змей растущих из одного корня, я почувствовал, что в животе появилось неприятное сосущее чувство, внутри сжалось, и стало растекаться что то щиплющее, ослабляющее, неприятное, и во всём теле похолодало и что то стало останавливаться… Туманная пелена заволокла мозг… Определённо в выводах Сергея что-то было…

Что то, казалось, в этот момент, было готово открыться мне, но, вдруг, стала наваливаться липкая вялость… Дальше я, тогда, думать просто побоялся да и не смог бы. Мысли и чувства разбежались, а потом и застопорились, а я впал в состояние какой то бессмысленной прострации, в которой был потом дня два-три…

Рассказы Сергея остро напомнили мне тексты, о психоделических шаманских путешествиях, случающихся после принятия специальных зелий, вроде айяваски. Мир открывшийся ему, под влиянием его сильного чувства, был очень похож на мир древних шаманов а-ля Кастанеда, полон таинственных, и в своей основе недружелюбных, в лучшем случае, равнодушных к человеку сил. Иногда Сергею казалось, что они питают к нам, людям, лёгкие чувства тепла и уважения, и даже надеются на людей, в плане облегчения своей участи, но это всё, как он говорил, наверное, только, казалось ему и, возможно, было попыткой игры воображения, вариант Стокгольмского синдрома.

Сергей так же был убеждён, что существа эти не заинтересованы в нашей гибели, просто они не могут по другому, и, насколько позволяет им их микроскопическая чувственность, они сочувствуют людям, но их инстинкты сильнее их самих. Слишком велика разница в масштабе.

— Наши с ней твари не любят друг друга, даже боятся почему то, и нам, гады такие, не позволяют сблизиться,- сказал он мне однажды.

— Вообще они не любят друг друга и по большей части боятся, продолжал он. И люди находятся во власти их страхов, и тоже боятся друг друга. Перестают бояться, да и то не совсем, давным-давно знакомых, и то, подразумевая, что мало ли что. До конца никто никому не верит. И это, в общем, правильно. Твари же иногда испытывают друг к другу некое тяготение, под влиянием общего, обычно примитивного, с людской точки зрения, чаще всего разрушительного, но им только и доступного настроения. Толпа, например, объединённая общей идеей, книжки ли жечь, евреев громить или морды бить болельщикам другого клуба, тут всё равно. Кайф людей в толпе происходит от временного снятия взаимного напряжения в этих тварях, соединённых общей борьбой с внешним. И определённые категории людей имеют склонность таким вот гениально простым образом оттягиваться, добиваться душевной разрядки. Совместное «правильное» дело против кого то ещё — вот любимый рационализированный сюжет, вуалирующий и оправдывающий деятельность этих акул. Политики знают этот принцип и пользуются им.

— Я порой сам не различаю где мы, а где они, — продолжал он, размышляя вслух.  А может всё и есть они, а то, что мы считаем собой, человеками, это просто временный налёт, вроде пыли, на поверхности этих древних как мир огромных и несчастных существ. Может быть их позволение людям быть, это их попытка прикоснуться к счастью, пусть хоть так, через нас, их симбиотов, — рассуждал он, пользуясь моим живым вниманием и интересом, как трамплином для развития мысли.

Может показаться что я вполне разделяю его взгляды, но это не так, у нас много спорных моментов, и мы продолжаем, во время редких, теперь, встреч, наши диспуты.

Сейчас я просто рассказчик, стремящийся передать открытые мне глубины внутреннего мира человека, и делаю это с его разрешения. Вначале сама мысль писать о внутреннем мире другого, раскрывать его и показывать читателю показалась мне кощунственной. Такие интимные подробности должны храниться в глубокой тайне, полагал и полагаю я до сих пор. Но постепенно накопилось острое, жгучее чувство, что во всей этой истории есть много такого, что прямо касается всех людей. Как там у Высоцкого: «И он воскликнул — это ж про меня! Про нас про всех, какие к чёрту волки…».

— Пиши, раз уж тебя жжёт, сказал он, — помогает. Когда описываешь, то становишься, будто чуть дальше от того, о чём пишешь, больше наблюдателем, что ли, а оно становится не таким беспокойным, упорядочивается, приглаживается а иногда и стерилизуется. Написанное вроде частокола становится меж тобой, и тем что ты там переживал. Может и мне легче станет.

Этим я и вдохновился.

Вернёмся же к его событиям. Несмотря на тяготы и ужасы, необратимо вломившиеся, не подберу другого слова, в его жизнь, его чувство не исчезало. Он и не хотел этого. Кто захочет возвращения в плоскую серость? В этот период своей жизни он просто жил, присматриваясь, изучая и готовясь к чему то. Исчезали надежды.

Ему пришли на помощь обстоятельства. А потом и забвение. Он уехал в другой город. Умер и как будто родился заново. Смирился с тем, что ничего не будет и быть не может. Чувства как будто спрятались, или вовсе исчезли. Переживания себя стали менее острыми. То был отдых. Новая жизнь захватила его. Работа была интересной. Долго сдерживаемый, свежий, яркий поток жизни, как вешняя вода, понёс его. Так продолжалось несколько лет. За эти годы он, обрёл и отшлифовал, некоторые навыки невзаимодействия с тем миром, в который он так рискованно заглянул. Продвинулся в своей профессии массажиста, появились ученики. Более-менее адаптировался в жизни. Сходился и расходился с женщинами. Даже влюблялся, но, как-то, поверх чувств к Ней… Сознательно не искал встречи. Опасался повторения тех страстей и ужасов, нового поражения и боли. Жил в потоке событий, но без чёткой цели.

А затем волей случая, через соц. сети и общих знакомых он столкнулся с ней в интернете. Что-то как будто изменилось и захотелось встречи. Оказалось что многое в её жизни поменялось, и даже, как будто, отношение к нему. Оказалось, что показалось.

Конец первой части.

Продолжение следует…

 

Сквозь время. 

Продолжение.

К тому моменту, когда мы добрались до описанных ниже событий, исповеди Сергея приобрели целенаправленный характер. Он ощутил их целебное действие и, постепенно, они превратились в потребность, а встречи наши, в то время ставшие регулярными, затягивались, иногда, на много часов, как в той песне: «до зануды, до зари». Нам обоим было интересно. Состояния были захватывающие. Мы оба чётко осознавали ( по молчаливому согласию не формулируя вслух, интуитивно понимая, что можно испортить чудо) что принимаем участие в таинстве, которого раньше в жизни, ни у кого из нас не бывало. Всякий раз, когда мы встречались, сама собой устанавливалась особая, тонкая и прозрачная, насыщенная скрытым кипучим теплом, атмосфера, будто невидимые силы слетались, чтобы поучаствовать в беседе и помочь нам.

Итак… Они встретились, и чувства его вспыхнули, неожиданно для него, ярко и мощно. Словно огромному, тлеющему под спудом земли костру, вдруг дали воздух. И снова он потерялся в них, не умея отличить правду от надежд и ожиданий фигур своего внутреннего мира, живущих своей, загадочной для него жизнью. Грёзы о возможностях, от действительных событий.

К тому времени он осознал, что «нечто», влияющее на его чувства, было ничем иным, как его душой. Ни больше, ни меньше. Сергей глубоко прочувствовал взаимосвязь с этим «нечто», и вопрос названия, свойств и принадлежности разрешился сам собой. Это случилось, когда страсти в основном улеглись и он, пребывал в бухточке спасения. Его Душа, как ему виделось, была чрезвычайно тонкочувствующим существом, с некоторой самостоятельной волей, настолько чувственной, что вся, будто состояла из Эроса в чистом виде. Она была, к счастью, привязана к телу, но то ли по свойствам всех душ, то ли по своему характеру, почти постоянно стремилась куда то улететь, и не имея возможности оторваться от тела, улетала в другие измерения, приятные и полные искрящихся переживаний, более ярких и сочных чем повседневность. Для того чтобы не скучать, его душа создавала прямо из себя самой образы возможного будущего и очаровывалась ими, предаваясь этому занятию с удовольствием, переходящим в упоение. Она поступала так, потому что была одинока.

Сам Сергей, до поры до времени, не замечал свою душу, как и все мы, находящиеся в границах материалистической мировоззренческой парадигмы. Мы, однажды в ходе наших исповедально-аналитических бесед, обнаружили и признали, что привычно видим мир совершенно неодушевлённым, в сущности, механическим, таким, как предписывает научно-атеистическое мировоззрение. Всё происходящее сводится к физическим законам и физиологической жизнедеятельности. Само слово «Душа» приобрело отвлечённый смысл, и как бы стало уместным только для классической литературы и неформальных бесед. И произносится слово Душа, часто, с оттенком извинения за само употребление такого именно слова. Мол, простите, давно не должно энтого у нас быть, но вот, досада, ещё не извели, потерпите пожалуйста, скоро изведём.

Из-за этого из жизни людей постепенно улетучивается и сок жизни и смысл, влитый от рождения. Вместе с этим осознанием, у нас обоих, начал разворачиваться процесс принятие Души мира, как живого, чувствующего существа. Это было потрясением — не думать о Мире как о одушевлённом объекте, а чувствовать его Великую Душу, разделённую на бесчисленное множество маленьких существ, предметов и пространств…

Результатом наших, неожиданно глубоких, осознаний, явилось чувственное омоложение, появление струи свежести, красок и жажды жизни, вдохновение и чувство сопричастности к великому. Жизнь стала становится интересной и насыщенной предчувствием тайны. Эрос оживился. Восприятие заиграло детскими, восторженно вдохновенными красками, что не помешало взрослой жизни, а напротив, обогатило её, наслоившись на имеющийся житейский опыт, расцвечивая его, и давая ему новую жизнь и более глубокое толкование. Но, не сразу.

Одинокая и заброшенная Душа, предоставленная самой себе, развлекалась тем, что было самым естественным и простым для неё — игрой. Материалом и полем игры было воображение. Пищей и двигателем было внимание, в том числе и её собственное, к самой себе. Она нарочно старалась, как мы позже выяснили, влиять на чувства и мысли Сергея, чтобы быть замеченной и оценённой. Душа оказалась с женским, кокетливым игривым характером. Обнаружив, что Душа в прямом смысле слова живое (и ещё какое живое) существо, со своими характером и потребностями, способное на самостоятельность, и к тому же такое темпераментное, я поначалу попал в тупик.

Во первых, я пока не чувствовал у себя нечто подобное тому, что было у Сергея. Дело тут было в простой чуткости, открыть которую не так то просто. Во вторых,  прежде мы, и я и Сергей, если и думали о Душе, то скорей как о чём то подобном частям тела, послушно находящимся на своих местах и исполняющим обязанности. Например как о руке, ноге или коже. Мыслилось в категориях, близких к физиологическим. Обнаружив самостоятельность и характер, пришлось осмысливать возникшие взаимоотношения. Стало болезненно очевидно, что к такой Душе неприменимо отношение потребительское, как к органу, а есть обязанности, ответственность, и многое другое.

Постепенно внутренний мир человека стал, в нашем представлении, наполняться самостоятельными силами и быть человеком, для нас стало означать что то иное, чем просто «звучать гордо». Поначалу проявилась метафора Лебедь Рак и Щука, и необходимость как-то этим коллективом управлять. То, что раньше воспринималось как послушные члены, а в сущности рабы, обнаружило в себе жизнь и свободную волю, и отношения вынуждены были переместиться в иную плоскость на другой уровень. Признание и осознание всего этого принесло облегчение — многое стало на свои места, но и сильно прибавило трудностей и боли, непривычной боли от того, что многое внутри нас было расположено совсем не так, как надо. Стало очевидно, что ощутимая часть того, что называется человеческая доля — задача научиться то ли управлять всем этим коллективом, то ли особым образом взаимодействовать с ним. Но как???

Оказалось так же, что для Души, если смотреть на мир её глазами, вообще нет правды и лжи, а есть только Образы, Чувства и Ощущения, и каждое из них для неё абсолютно истинно и подлинно. Оказалось что Правда относительна. Она возникает относительно каких то правил, некой точки отсчёта. Поиск Правды всегда почти подразумевает сравнение того что есть с Правилом. И Правда не всегда есть Истина.

Образ же, вне зависимости от того, абстрактный он, иллюзорный, фантазийный, или в точности копирующий какой то из уровней реальности, являлся для Души Сергея предметом живейшего интереса. Она легко очаровывалась Образом и от того, была совершенно поглощаема им, на какое то время целиком, без остатка. Категории Правды и Неправды проистекали в сознание откуда-то из других внутренних существ или фигур внутреннего мира. Душа же влюблялась и очаровывалась любым Образом, руководствуясь только чувствами, и ощущениями, без оценки, критики, этики и эстетики. Она стремилась к яркому, чувственно приятному или неизведанному, вызывающему интерес, пусть даже страшному и запретному.

В том, что касалось любви и сильных чувств, страстей, привязанностей, душа Сергея совершенно теряла всяческую перспективу. Видение смысла и последствий отсутствовало у неё. Она легко и с удовольствием принимала одно за другое, лишь бы было приятно или интересно. Текучее переливчатое движение от образа к образу — её суть и живейшая потребность. Ради чувств и переживаний она согласна на любую авантюру и аферу.

Того, что называется Разумом не было в душе Сергея совершенно ( позже выяснилось что так обстоят дела у большинства, а разум живёт вообще в другом месте) она целиком и полностью жила чувствами и ориентировалась исключительно на них, переплывая от одного к другому, буквально, как рыба в воде. Вспомнился мистический символ Души, рыба, вспомнили и щуку, которую в проруби ловил Емеля…

Оказалось что в мире Душа совершенно беспомощна, ей грозило затеряться, раствориться в нём, забыв себя совершенно. Спасало Душу то, что она была соединена с телом, служившим ей якорем, убежищем и одновременно чем то вроде столовой. Здесь мы говорим о Душе в её изначальном состоянии, первозданном, не прошедшей горнило целенаправленного воспитания. Поскольку нынче мало кто осознаёт сам факт наличия души( абстрактные представления не в счёт) то, соответственно, и воспитанием не занимается. Много о воспитании Души можно найти между строк в классической литературе.

После осознания наличия у себя живой Души, мы с Сергеем оказались перед вопросом, а что с ней делать? Как жить теперь? Мы ощутили себя беспомощными младенцами. Получается, надо весь ритм и структуру жизни, и само состояние, в котором живём, менять… Это осознание стало влиять на всю жизнь, и мою и его. Сначала это проявилось как обострение многих внутренних вопросов, которые были, как оказалось, не решены, а отложены. Всплывала всевозможная психосоматика, обострялись старые болезни, переживались давным давно забытые состояния. Будто слезала старая короста давно ушедшая куда то вглубь. И наконец, после периода обострений, стало выкристаллизовываться новое состояние, чистое, прозрачное и ясное, живое.

Итак, они встретились, и он опять потерялся, чувства снова вспыхнули.

— Она незамужем теперь, в гражданском браке, это совсем другое, и вот теперь уж всё устроится, она стала ближе после этих лет, мягче и немного доверчивей, что ли — думал он.

Он стал опытней, уверенней, сильней. Но вспыхнувшая надежда очаровала душу и он почти бредил наяву, созерцая радужные возможности… Но скоро почувствовалось, что что то не так, прежняя глухая стена была почти на том же на месте. Но и Она была ближе. Он разозлился, впервые позволил себе это чувство по отношению к ней.

• А что терять, — думал он, — всё равно ведь, ничего нет. Хоть, наконец, выскажусь, может это что то изменит, пробьёт какие то стены. Он думал так, понимая, что прежний образ их отношений был довольно однообразным, палитры чувств там почти не было, по причине того что он и она находились тогда в определённых ролях.

Его поведение Исключительного Героя направленное на завоевание, усилило её образ Снежной Королевы, и они общались в основном используя эти атмосферы. По неписаным правилам Герой злится не должен, потому что он совершенен, для него нет невозможного и т.д. Если в сознании Сергея возникали зачатки естественных мыслей и чувств, например, желание рассердиться и отомстить за «причинённую боль», то сразу же подавлялись-поглощались основной фигурой, по принципу Доминанты Ухтомского. Он всерьёз прежде не злился на неё ни разу.

А теперь он решился преступить ещё один порог — позволить себе упрёк и гнев в её сторону. Раньше, эти чувства  были по отношению к ней прочно вытеснены по многим, кроме механики работы субличностей, причинам. Здесь и идеалистический романтизм, в основе своей исключающий какие либо грубые чувства к Прекрасной Даме, и страх злостью разрушить те крупицы, моменты соприкосновений, которые изредка, но всё же случались. И ещё разумные доводы, воспитанность, стремление соблюсти приличия и правила этикета, и заставить себя любить и уважать, собранные в образ Хорошего Мальчика.

В тот момент, для него, его любовь всё так же, была настоящей, святой и чистой, а значит взаимной. Ему так же как и раньше, казалось, что она что то не понимает, или из упрямства не позволяет себе, а может из страха потерять себя, стать рабом чувств. И это было для неё страшно. Она интуитивно глубоко чувствовала свою чувственность и уязвимость, и, по причине сильного характера, успешно старалась выключить и подавить всякие неприятные чувства. Он чувствовал этот страх в ней, и ему показалось что из за малодушия, желая остаться в уюте она предаёт его, и себя, предаёт святое — Любовь. Так думал он.

Но она держала главным маяком, поводом к отторжению, именно нежные чувства, презирая их в принципе, или боясь их проявления по отношению к ней. Эгоцентризм Сергея в сочетании с мягкостью отталкивал её, создавая общее ощущение слабости и избытка чувств, и так ею с трудом переносимых. Это наша догадка с Сергеем, ничем не подкреплённая кроме логики основанной на едва уловимых ощущениях. Отсюда вытекало, что она бессознательно сильно боялась своей чувственности, на самом деле, по природе, сильной и страстной, и зависимости от чувств. Боялась потеряться и превратиться в рабу. И, тем не менее, она стремилась к силе и уважала деспотический тип мужчин, в которых чувствовала достаточно силы, чтобы ощутить слабость и покорность, чтобы, хоть иногда, чувствовать себя женщиной.  От них она, видимо, могла стерпеть многое…

Сергей разозлился, смутно надеясь, что может быть, это заставит её его зауважать, что почувствовав твёрдость в нём, она изменится.  И высказал, впервые, более-менее аккуратно, но с сильными чувствами, свои претензии. Это был жест боли и отчаяния. В каком то смысле он действительно принес плоды. На какое то время маска Снежной Королевы растаяла и там оказалось хоть какое то отношение к нему. Того эффекта, которого он ожидал, не получилось, манёвр большого успеха не принёс, так как действительного деспотизма в нём было немного. Она ответила тем, что так же давно носила в себе, упрёком в эгоцентризме, который она в нём чувствовала, видимо, постоянно, но так же тактично сдерживала, как и он. Парадокс в том, что эгоцентризм хоть и был, но по отношению к ней, в поступках никак не проявлялся, напротив, он, всегда чем мог старался помочь, часто даже с избытком, навязывая помощь, иногда наизнанку выворачиваясь, ибо она была в то время для него, единственным священным образом, во всём мире.

Но, всему своё время и вот, оно наступило и для такого случая. Он не удивился, но и порадовался, когда в пылу разборок, выяснилось что всё таки к нему было какое то её, не совсем понятно в чём, но особенное отношение. Не выдержав накала страстей они разбежались, и не общались ещё около года. А он про себя решил что хватит мучаться, надо обесценить, отодвинуть всё это. И не то, чтобы забыть, как забыть и обесценить святое? Его не хотелось трогать, но хотелось сделать так, чтоб не мучаться. Он так и сделал, найдя зыбкое равновесие между притяжением и отторжением, хотя в глубине чувство, уже вопреки его воле, тлело…

Однажды, точно не могу сказать, когда именно,  потому что Сергей рассказывал об этом событии, просто как о событии, а уточнить хронологию не повернулся у меня язык, случилось нечто, заставившее его глубже понять Её. Её боль и возможно, даже страдания. Один Создатель, наверное, знает, почему, в него влюбилась одна женщина. Влюбилась в общем по детски, сильно, непосредственно, привязчиво, слепо-настойчиво. Временами даже липко и ужасно нудно.

Обстоятельства, и их собственные желания какое то время держали их недалеко друг от друга. Он вроде бы тоже влюбился, или убедил себя в том, сказать сложно. Сергей по натуре и темпераменту был влюбчив. Но прошествии некоторого времени он почувствовал, что нет достаточной влюблённости а тем более любви, и есть некий общепринятый сценарий. И ещё, что его любят (а может просто привязаны), а он — нет. Он не собирался идти той женщине навстречу, потому что понимал и то, что чувств нет, и что они очень разные, и много чего ещё.

И вот тогда он вспомнил Её, почувствовав, что причиняет боль своим наличием в жизни той женщины, которая любит его без взаимности. Он причинял боль своей нелюбовью, но поделать ничего не мог и не хотел. Он увидел во влюбившейся в него даме, себя в ситуации с Ней. И увидел, что вынужден причинять боль, получается — творить Зло. Круг замкнулся. Он стал проводником зла, как ему казалось тогда. Он стал как все, обычным обывателем, способным на шаблонные поступки. Так ему казалось. Что то ёкнуло внутри и он увидел, и чем то глубоко болезненным в себе, ощутил всю неизбежность этого, всю безысходность своего пребывания в этом мире. Безысходность в том смысле, что почти всегда кому то мешаешь, ущемляешь, переходишь дорогу, занимаешь место или не соответствуешь ожиданиям. И никак этого не избежать, никакими стараниями, хитростями и ухищрениями, правдой или ложью. Обязательно найдётся кто то, который хочет не того, что хочу я…

С чувством глубокой горечи погрузившись в суету дел, он постепенно отвлёкся, и жил какое то время относительно размеренно и спокойно. А потом, в самый разгар его недумания о Ней, Она неожиданно она стала ему сниться, ярко и глубоко. Это было ранней весной, как раз около 8го марта, насколько мне помнится из его рассказов. Он был в командировке, далеко от дома.

Несколько снов, в которых они очень близко и глубоко общались, он помогал ей, поддерживал и заботился. Она была растеряна и озадачена, в чём то нуждалась, и там, во сне, не отторгала его заботу. Принятия явного тоже не было, но хотя бы так… И во сне была, в общем, гораздо более женщиной, для него, чем наяву. После одного из них, он несколько дней ходил счастливым. В другом сне, он ярко видел как она уходила, причём сознательно, с холодным удовольствием от героического, сладостного самопожертвования на грани с самопожиранием, почему то в самую мрачную тьму, и не хотела более жить, а хотела уйти из мира, там, во сне. Что что то тёмное привлекало её и манило к себе, и она с удовольствием тянулась к нему. Он почуял,что с ней происходит нечто важное, возможно, судьбоносное. В образах снов, красной нитью присутствовало ощущение неизбежности, неотвратимости. Это озадачило и напрягло, и барьер, вставший после предыдущего общения, стал таять.

Постепенно страсти от предыдущего общения улеглись, переосмыслились, обид не было, и он снова написал ей. Завязалась переписка, захотелось повидаться, всё как обычно. Стояло влажное погожее лето, всё росло и благоухало в том году быстро и обильно. Была пора цветения лип. В воздухе плавали целые караваны запахов, манящих, бодрящих своими душистыми ручейками. Солнце было добрым и лишь чуть резковатым. Дышалось, думалось и хотелось легко, вдохновенно.

Они встретились в парке, на бегу, меж своих дел, поговорили немного, и в этот раз обнаружили, что оба стали проще, мягче, и с этим вместе, будто, ближе. Их стало меньше давить и жечь в присутствии друг друга, и они смогли поговорить глубже, проще и душевней, пожалуй, чем раньше. Сергей, прежде, крепко настроил себя ни на что не надеяться, и никуда не лезть. Но сейчас, помимо его воли, нечто внутри почувствовало благоприятную атмосферу для исполнения имеющихся, оказывается всё ж-таки где-то в глубинах глубин, надежд. Потянулось, вздохнуло, и… творчество Души началось вновь. Она заискрилась и воспарила, образы и чувства полились широким мощным потоком, даже больше чем раньше. Они правда, были другого качества, меньше страсти и больше цвета и глубины…

В этот раз, у них появилось даже небольшое общее дело, ей требовалась помощь в ремонте квартиры. Он предложил, она не отказалась. Собственно ремонта было немного, и это был один из самых, а может быть, и самый счастливый день в его жизни.

Когда он рассказывал, мне глубоко передалось его состояние, я, как показалось, увидел, что такое счастье, в одном из вариантов.

Накануне следующей встречи он, пережил крушение очередного, как то незаметно надуманного образа их совместного будущего, который, полусознательно создался параллельно с другими делами и мыслями. Его Душа нарисовала такие подробности и детали, что ожидая их, он сам удивлялся, с чего бы? Но безотчётно, какой то своей частью страстно хотел им верить.

Велика, очень велика и от того мучительна, сила привязанности души к сладости образа, к сладости предвкушения чего то возможного, чаще лишь абстрактно возможного. Слово «предвкушение», здесь очень точное и в то же время, если раскрыть детали, весьма трагическое. Трагическое для события, которое предвкушается.

Как то, во время одной из наших бесед, нам открылся смысл предвкушения, как разрушительного механизма, который ещё называют сглазом. Мы рассмотрев, увидели, что это, по сути, одно и то же. Люди восприимчивые, чувствуют этот механизм, и стараются, на грани, или за оной, суеверия, оградить желанное, не случившееся, не свершившееся в мире плотном, в Яви, от ненужного внимания, дабы образы зарождающиеся в тонком, могли набрать нужную силу и суметь воплотиться.

Если сосредоточиться на будущем, и питаться самой сутью возможного там, предвкушать его, впивать в себя сейчас едва, только может быть, зародившийся образ — возможность из грядущего, то он, будучи выеден (его сок — свет, уходит на сиюминутное наслаждение Души) оказывается не в силах, реализоваться, войти в с событийный поток и сформировать себе пространство и механизм воплощения. Будучи съеден, он теряет силы и светимость. Так, наслаждаясь слишком жадно, в настоящем, мы лишаемся будущего.

Дело не в том, что нельзя наслаждаться. Можно и нужно, но тем, что уже есть, а не тем, что только всего лишь, может быть. Это проблема для многих, кто не в силах осознать и остановить поток сиюминутного влечения Души к наслаждениям. Если человек хоть на каплю недоволен тем, что есть в настоящем, он неизбежно, чаще безотчётно, воспользуется своей возможностью путешествовать в пространствах и временах в воображении, чтобы найти там что то более приятное. Лекарство здесь — внимательность и терпение.

В прошлом более менее всё определено, большинство достижений уже до костей, а то и совместно с ними, съедены, и внимание стремится в возможное будущее. Это происходит, когда человек не хочет терпеть лишения, и склонен к вожделению быстрого, лёгкого наслаждения. Иными словами малодушен. Для будущего это чаще всего смертельно, и именно конкретно для приятного, весёлого, насыщенного, хорошего будущего.

Потому как кто захочет предвкушать и наслаждаться противным? Разве что редчайшие, тонкоинтуитивнейшие люди, которые постигли, что таким образом они могут вытянуть свою линию жизни из надвигающихся неприятностей. Но такое умение — редкость и требует определённого склада, точнейшей настройки, подготовки и недюжинных задатков. Кардинально жизненная ситуация меняется, когда человек соглашается полно принять себя в настоящем и достойно оценить, то, что у него есть, освободившись от одержимости поиска лучшего. Эти, кажущиеся лучшими, возможности, как морковка перед ослом, регулярно оказываются, в фокусе внимания каждого человека. Урок выбора, проверка на «вшивость».

Лечить это дело надо действием обратным, то есть поменять ток сил на противоположный. Насыщать будущее силой из настоящего. Это не так сложно, хотя для большинства почти немыслимо. Ведь надо выйти из образа Жертвы или ещё какого то лишенца, и отринуть все выгоды с этим связанные. Для большинства это возможно только лишь в ситуациях извне, на работе например. Нужен «объективный» фактор. Можно обойтись без кнута, и изнутри организовать процесс, но тут необходима дисциплина и терпение, своеобразная чувственно-ощущательная выносливость. Отрешённость и решимость. Или непреодолимая творческая тяга.

Это мы узнали, когда наши аналитически — исповедальные беседы постепенно стали дополняться практическими работами по проверке возникающих гипотез. В просто беседах неизбежно наступает момент, когда обо всём интересном и важном на данный момент переговорено, словесной пищи больше нет, и надо устраивать достаточно длительный перерыв, дабы напитаться новыми соками и вновь стать интересными друг для друга, либо менять вид деятельности. Второе получилось у нас спонтанно.

Однажды Сергей сформулировал догадку о том, что именно, может быть причиной его определённых состояний, а я, неожиданно для самого себя предложил ему поработать с этим, как с визуальным образом по специальной методике. Неожиданность была для меня в том, что я предложил перейти от дружеских и приятных отношений, хоть и истощивших на тот момент свой творческий потенциал, к более формальным и менее приятным рабочим, но более потенциальным отношениям. Такое поведение мной прежде воспринималось бы, как своеобразное предательство друга, лишение его уюта и тепла, дружеского, щадящего отношения.

При всей приятности наших бесед, мы оба чувствовали, только не хотелось признаваться, что, хоть инерция притяжения обусловленная первыми нашими опытами и успехами, была сильна, но потенциал изрядно выработался и темы истощились.  Мы по привычке искали повторения, но не находили его, стало скучновато, хотя по прежнему нас тянуло друг к другу. Сейчас, анализируя происшедшее, понимаю, что смена стадий взаимоотношений,  переход из одной формы в другую неизбежен и совершенно естественен. А тогда мы стеснялись, и чувствовали неловкость, словно нам предстояло совершить мелкое предательство.

Но, результат удовлетворил обоих, работа понравилось, и мы стали периодически экспериментировать. Что сильно обогатило и разбавило наше общение и укрепило дружбу.  Так как корысти и спешки у нас не было, царила откровенность, мы работали максимально честно, стремясь проверить, или хотя бы озвучить, все сомнительные места и определить возможные побочные эффекты и факторы формирующие сам процесс. Встречи наши превратились в исследования и обоюдную (Сергей оказался хорошим ведущим) околотерапевтическую работу. Назвать это терапией в привычном смысле, не поворачивается язык, потому как много было отступлений от классических правил психологии. Ни я, ни он, нисколько не жалели об этом, понимая относительность а иногда и вредоносность правил. Мы исследовали самостоятельно, не взирая на соответствие классическим схемы и авторитеты, но используя идеи, адаптируя их в соответствии со своими представлениями и потребностями. Некая методичность и системность, следы научного подхода присутствовали, и этого нам было достаточно чтобы чувствовать удовлетворение и сознавать, что мы не просто развлекаемся, а движемся по направлению от вопроса к вопросу, от задачи к задаче и от потребности к потребности, на волне живого интереса. Практические результаты в виде изменения самочувствия и событийных рядов не замедлили, и мы были довольны. Хотя надо признать, порой нам казалось, в порывах вдохновения, что мы взяли бога за бороду. Это было насыщенное и плодотворное время.

Но вернёмся к нашим героям…

А потом всё непроизвольно надуманное не сбылось, они просто встретились посмотреть и примерить, закупить материалы для работы, и всё.  После он, по привычке, поехал умирать, и даже, был момент, не хотел ехать к ней на следующий день, но, накануне разозлился.

-Потому что, сколько уже можно, — думал он, и решил, наконец, совсем умереть и отрешиться. И отрешился, и ехал работать, как он говорил, полностью бесстрастный, весёлый и готовый ко всему. Это было новое для него чувство, такого он раньше никогда не испытывал. Свобода. В смерти старого обнаружилась жизнь новая.

На следующий день (такие запоминаются на всю жизнь), во время самой работы, он был полон сил и жизни, веселья, смысла, задора и юмора. Он лучился и искрился. Вопросы о смысле жизни пропали, в тот момент всё было ясно и очевидно. Отступили и растворились страхи, сомнения и неуверенность. Царили смысл, полнота, покой, радость и гармония, цельность. Соблазн прилипнуть к этому был велик, но он каким то местом( высшим разумом, возможно) понимал, что нет смысла, а другим местом, боялся повторения прежнего, и ещё действовало решение не поддаваться на очарование. И он не стал переступать незримый порог. Он просто сообщил ей под конец, в очередной раз немного о своих чувствах, и всё, они обнялись, по дружески расцеловались, попрощались, и он уехал. Он был счастлив. Состояние счастья пропитало какое то глубинную часть его существа, почти никогда не ощущавшую такого, и держалось несколько дней. И всё от того, что он находился недалеко от Неё, делал общее дело и был полон этим. Просто от того, что он был недалеко от Неё и не был отторгаем, в тот момент. Переживания его были не только душевными, чувственными, но и духовными, сам Дух его ликовал, встретившись с чем то таким, что дало ему нечто, что у него никогда не было…

Он был счастлив… Но, из тонких глубин сознания, кто то говорил ему, что это временно и неизбежно пройдёт. Этот голос часто говорил похожее на слова внутреннего Скептика-Циника, и у Сергея не всегда хватало чуткости различить их. Время всегда показывало правоту  далёкого и скромного голоса, если у Сергея хватало духу вспомнить все детали и подробности прошлого. Голос был слишком тихий и, кажущийся от этого неуверенным. Ему не хотелось верить. В нём не чувствовалось страсти, зажигательной слепой веры, подхватывающей и несущей, подавляющей Разум и снимающей необходимость выбора. А вдруг это просто Скептик? Сергей часто играл с собой в эту игру возможностей. Она позволяла иногда, на весьма длительное время, парализовать процесс совершения выбора и принятия решения, и давала повод третьей, ждущей этого, силе проявиться и наполнить его состоянием блаженного погружения в нечто неопределённо обволакивающе-приятное. Где торчать можно было до бесконечности…

В этот раз произошло так же. Он отложил выбор, точнее осознание того что время счастья скоро закончится, и наслаждался им, хоть и чувствовал, что оно понемногу начинает таять. Это было время какого то отчаянного, почти идеального равновесия, старый поток мыслей и желаний был недавно, почти полностью, остановлен, а новые не имели побуждения начаться, потому что было незачем. Около трёх дней счастья и покоя пережил он, и такого никогда в жизни его ещё не было…

А затем, как-то постепенно выяснилось, по коротким смскам, что на самом деле, ничего не изменилось между ними. То была временная как бы оттепель, вызванная и случаем и совместной работой. По существу очередное наваждение, которое он пережил хоть и спокойно-отрешённо, но всё же, какой то стороной своего существа, вовлечённо. Отрешённым было то, что ему в какой то степени подвластно, но, оказалось, что дремало в нём и иное. Какая то часть его существа, совершенно ему не подвластная, проснулась, когда оказалось, что ничего не изменилось.

Мы с Сергеем так до конца и не разобрались, что это такое в человеке. Душа? Не совсем. Дух? Тоже далеко не полностью подходит. Сущность? Может быть. Но опять таки, уверенности полной нет. Потому как и нет точного знания — видения, что такое есть человеческая Сущность. И потому ещё, что точного интуитивного «да» не было. Может быть это тот «ящер» внутренне-внешний? И здесь тоже есть кусочек истины.

Как бы то ни было, «оно» взбунтовалось. Дало о себе знать дикой безмолвной болью, такой силы, что будь он не закалён предыдущими перипетиями, неизвестно что было бы с ним. Его сгибало пополам, крутило в узел, схватывало дыхание, что то внутри сворачивало в точку, разум грозился покинуть его. Мрак давил со всех сторон, реки яда текли во все стороны. Какое то его глубинное существо рвалось, не в силах вырваться, от этой боли, грозя повредить, искорёжить, сжечь его изнутри… В этот раз было мощнее, но и короче. Но и он был сильней, смог остаться почти наблюдателем, и пока «это» в нём в очередной раз умирало. Помогла ему на этот раз музыка, сутками он крутил несколько песен Игоря Саруханова, которые по своей мягкой глубокой лиричности, были очень близки ему и его состоянию. Они будто лечили его, помогли создать образ чувств и опору, что-то вроде сада в котором и его гибнущим росткам нашлось место. Он вспомнил что в начале их знакомства долго не мог запомнить её лицо, и был сильно этим озадачен. Он осунулся и постарел за эти несколько дней, около недели, как он говорил. Особенно сильно было в первые дней пять, потом стало отпускать. Он обнаружил, что если не питать «это» образами надежд, оно умирает быстрее, хоть и мучительней, потому что без наркоза. И в следующий раз воскресает, но уже меньше. Он чувствовал, как в нём что-то тает и уменьшается, и даже боялся, что полностью высохнет и потеряет жизненные силы. Но нет, он не высох, и пережил эти дни, даже ухитряясь заниматься делами и изображать для окружающих «нормального» Сергея. Что «это» такое и почему так с людьми происходит, было непонятно. Черстветь и сводить всё к чисто житейским штампам не хотелось. Удовлетворялся он, необъяснимым для него в тот момент, промыслом божьим…

Мы, в наших беседах, часто затрагивали судьбы поколений. Такие разные. Кому голод и мор, кому Гражданская война, кому война Великая Отечественная, другим лишения послевоенные, стройки, восстановление и развитие страны… И только на нашем, застойном поколении, реальные поводы для подвигов как бы заканчивались. Основное необходимое построено, войн, если не считать локальные (они затронули конечно, но не всех) нет, можно спокойно жить и наслаждаться. Но нет, вот тут и началось что то не то. Вакуум. Нельзя же считать подвигом жизнь в мире, с изгаженной природой и искорёженной идеологией!

Постепенно у нас, иногда в спорах, иногда по обоюдному согласию, выработалась примерно следующая система взглядов на происходящее. Каждому поколению самим Временем, в котором оно живёт, предназначен какой то подвиг. Все поколения, до застойного получали его содержание извне, от окружающего мира, выбора не было и было ясно, где друг и враг, и что делать.

После достижения экономической и политической стабильности, произошёл таинственный качественный переход. Извне, объективно не было уже прежнего пресса, что раньше заставлял людей выстраиваться по линии физического выживания, преодолевая обстоятельства, выходя за привычные границы, познавая и закаляя себя. Прежняя структура мотивации исчезла. Но необходимость, предначертанная Создателем, осталась, и подвиг переместился в иные измерения. А именно, целиком, или почти целиком, во внутренний мир человека. Раньше борьба происходила между человеком и обстоятельствами, в некотором смысле, между внутренним и внешним. Теперь, когда пресс внешнего ослаб до минимального, отчасти начали сбываться мечты человечества о благополучии, как оно себе его представляло во времена голода и лишений, фокус напряжения сместился во внутреннее пространство и закрепился там.

Это проявляется в том что люди чаще болеют, несмотря на как бы успехи науки и медицины, находятся в депрессии и страдают от отсутствия настоящего смысла жизни, не найдя который, жить муторно и тоскливо. Человечество, измаявшись за прошедшие несколько тысяч лет войн и смут, ушло от боли и сильных переживаний, выпустив из виду, что так устроено, что где то рядом с болью и напряжением, находится множество смыслов, в том числе и смысл жизни. Чтобы его вкусить, нужен тонус, определённый градус накала чувств и мыслей, нужны риск и опасность, неопределённость и беспокойство, усилия и борьба. Устроив себе гарантированные «социальные блага» и задекларировав всевозможные права, человечество попало в яму благополучия — ничегонеделания, и сейчас вовсю идёт духовная и душевная деградация перед экранами электронных устройств. Эта, пока что, драма и является сферой для подвига нашего и следующих поколений — незримым полем битвы за душевное и духовное, и за морально-нравственное выживание.

А потому он увидел страшное. В очередной раз задавая себе вопрос и в очередной раз не находя ответа, Сергей решился отстраниться и разрешить себе осознать нечто, о чём смутно подозревал, но не позволял себе думать и чувствовать, двигать мысли в ту сторону. Он вдруг ощутил очередной укол — каплю откуда то из, как он определял, многомерных гиперпространств, и подумал: «а что, если она хочет чтобы я, как и все другие её мужики, мучился?».

Это было сущее озарение. Внутри сразу стало легче. Он был и потрясён и успокоен одновременно. Он увидел, что почти всеми её действиями, скрыто дирижирует то ли рептилия, то ли ещё что то, явно нечеловеческого порядка, чья цель вызвать боль и насладиться ею. И так же, он увидел что это «нечто» было в этот момент, нацелено именно на него. Он, до сей поры, взаимодействовал с ним примерно, как ребёнок с крокодилом. А внешняя канва их с Ней поведения была ни чем иным, как рационализацией, прикрытием и обоснованием этих рептилоидных потребностей.  В каком то смысле происходящее увиделось и как поединок двух Духов, его и её, усиленный неосознанной опорой на глубинные животные рефлексы. Дух человеческий, если силён, инстинктивно (в этом поиске он невольник) ищет где бы свою силу испытать, ощутить самому на что способен, померять, а для этого инстинктивный способ — с кем бы побиться или посоревноваться. Так уж он устроен, и лучше, если сам человек научится силу своего Духа направлять на что то, хоть немного полезное.

• Ну, раз уж ты боли моей хочешь, хрен тебе, — решил он. Его быстро отпустило, и возник, даже, небольшой приятный кураж. Расклад стал наконец то ясен. Стало интересно, насколько сознательно она это делает. Он вспомнил её постоянное чувство вины, казавшееся прежде необоснованным, её непонятные ему, краткие замечания о каких-то отвратительных качествах себя самой, которые он не понимал, а качества не видел. Жизнь как будто в самонаказании, постоянный труд, словно искупление или бегство от чего то, и картина начала складываться. Она каким то образом осознавала «это» в себе, но управлять им не могла. Хоть и боролась. Действующий сценарий прояснился. Мститель-мучитель. Он осознал, что по всей видимости, такой сценарий — единственное объяснение её поведения в принципе. Всё стало ясно в самый последний момент, когда в общем, действо, уже как бы и свершилось…

Некоторое время ушло на борьбу с самим собой, потому что в увиденное не хотелось верить, не хотелось принимать, что львиная доля обычных человеческих взаимоотношений, держится на желании мести и неуязвимости и на хитрости. Сергей был романтик и верил в доброе и красивое. Он всегда дорисовывал свои представления о людях, раскрашивая там, где не было цвета, дописывая несуществующие детали. Так было легче переносить то хищное, что было в людях. Он как бы выдавал почти каждому человеку некий кредит, который состоял в приукрашивании всех проявлений человека, всего что он делает и говорит.

В нашей работе стало очевидно, что он подменяет в своём сознании образ человека реального на идеализированного, чтобы не соприкасаться с тем, что он так хорошо, как выяснилось, умел видеть — их внутренней глубинной сутью. Суть конкретного человека была чаще всего больна и ядовита, озлоблена и обижена, отравлена болью и жаждет её как то выместить или выплеснуть. И воспринимать её как живое реальное существо означало соприкасаться с этим её состоянием, чувствовать и переживать его, заражаться и отравляться им.

И ещё в глубоком детстве Сергей отказался от своей способности к глубокому восприятию, к которому, потом его вернула жизнь, таким драматическим способом. И он дорого, в общем, заплатил за свой отказ. Такова жизнь. В детстве у него выбора не было, не сделав чего то подобного он просто не смог бы дальше жить. Как жить тонкому, нежному существу среди рептилий? Да и не сложно было это для него: как лёгкая приятная игра — он стремился найти в человеке самое лучшее, на что тот, по его представлениям способен, и найдя, решить, что он весь только такой, дорисовать, подменить его реального, своим рисунком, и всё. И ему как то удавалось долго удерживаться в рамках созданного им розового взгляда на мир. Других он считал пессимистами или занудами, потому что они смотрели на людей иначе. В результате почти каждое отрицательное качество в человеке становилось для него неожиданностью, травмировало его и было предметом для болезненных переживаний. И вот сейчас, он осознал, что почти всю жизнь свою прожил в придуманном самим собой мире. Настолько придуманном, что сам затруднялся определить, где реальное а где нет. Степень перемешивания была для него неясной, ясно было только, что этого очень много. Он въехал в состояние ступора. Набатом гремел вопрос: как дальше жить???

Внутри Сергей был очень восприимчивым, чувственным и страстным человеком. В наших беседах и нередких спорах, быстро обнаружилось, что он буквально со всем, что видел и чувствовал вокруг, вступал в интенсивнейшее взаимодействие клокотавшее внутри, скрытое от окружающих. Оно иногда занимало его настолько сильно, что он терялся в окружающей обстановке. Образы его памяти, впечатления преследовали его, и иногда буквально пожирали. Он был очень впечатлителен от природы. Чтобы выстроить более менее адекватное обществу поведение, и справиться с лавинами переживаний, ему потребовалось довольно много усилий и времени.

Наладить трудоспособность, регулярную, а не под влиянием состояния и настроения, долгое время казалось вообще невозможным делом. В жизни он тратил массу сил на то, чтобы как то оставаться более менее стабильным в окружающей действительности, и производить впечатление нормального человека, присутствующего здесь и сейчас. Он часто уставал там где сверстники не выказывали и зачатком усталости. точнее он жил в постоянной усталости от присутствия того с чем не знал как поступить.

Жизнь часто была для него мукой. В детстве был болезненным, неустойчивым, впечатлительным ребёнком, учился легко, но из-за помянутых особенностей, в целом средне. Учителя хвалили его способности и задатки, что изрядно льстило его матери, и все взрослые дружно кляли его лень. Но то была не лень. Трагедия была в том, что он не мог никому рассказать, поведать о том, что творится внутри, боялся что его накажут, не верил взрослым из за жёстких взаимоотношений с матерью, твёрдой волевой и малочувствительной женщиной. Она чаще всего просто не в состоянии была понять и даже разглядеть то, что происходило у него внутри. Этого для неё просто не существовало. Хватало своих проблем.

Во времена юности Сергей жил в полной уверенности что только у него одного есть внутренние проблемы, которые лучше скрывать от всех, иначе будет ещё хуже, больней. У других всё, если не в полном порядке, но гораздо лучше, чем у него — так думал он. Всё больше и больше отдаляясь от основной массы людей, будучи в силах и интересе поддерживать взаимоотношения с несколькими себе подобными, и только. На публике же он играл несколько ролей, от весельчака души компании до отверженного но упрямо стремящегося вернуться неунывающего (напоказ и назло всем) изгоя.

Итак, Сергей был романтик и потому некоторое время боролся за прежний красивый образ Её, приятный ему. Боролся, какой то частью совершенно не желая допускать иное. Но неизбежное случилось, от сильной боли, он расширил образ Её, да и вообще образ любого человека, до гораздо большего чем прежде, объёма. Пережил эту травму, смирился и принял это иначе, чем когда ему просто открылся рептильный мир, глубже и вовлечённей. Признал, что между людьми и рептилиями в них, существуют гораздо более тесные, и подчас даже, в чём-то симбиотические отношения. Смирился с тем, что, многие люди склонны использовать силы этих существ в каких то своих целях.

Он признал, что в отношениях с Ней как говорится, «попал» и сам сидел там, держась за приятный образ, не желая замечать очевидного, много лет, такая сила и потребность в любви были в нём. И иначе быть не могло, так как он был не властен над этим в себе. Всё происшедшее, так или немного иначе, должно было случиться. Ему стало ясно, что вряд ли каким то другим способом можно было заставить его преодолеть те лишения и пройти тот путь, который он прошёл. Может быть, будь рядом опытный наставник, всё сложилось бы иначе, но такового не случилось. И Судьба повела его так.

Он увидел, что складывал свою жизнь, но она складывалась всегда как то иначе, чем предполагалось, или хотелось ему. Он хотел, но получал почти всегда что-то иное, или иначе чем хотел. Он любил, но когда любил он — не любили его, а когда его любили, он не любил. Увидел пустоту и тщетность большинства своих потуг и усилий, но и Тень Руки, которая водила его по жизни. Вспышкой блеснуло осознание одновременно страшного и рокового, запретного и неизмеримо величественного, такого, в участии в чём было признаться почему то и стыдно и одновременно приятно. Словно речь шла о ком то, с кем давно разлучился, и пообещал, из упрямства, никогда не вспоминать и не обращаться за помощью. И тут вдруг, оказалось, что тот, от кого отрёкся, незаметно и даже, неумолимо, всё это время управляет движением жизни.

Чувствуя эту помощь, осозналось, что мысли насчёт самостоятельности и свободы по жизни — пустое, самооценка упала, случилось очередное крушение надежд и представлений. И, стало очевидно, что всё правильно, потому что на самом деле нет всех тех возможностей которые хотелось бы, а только некоторые.. И глубоко внутри блеснула радость, что есть Тот, кто оберегает и страхует, и в тоже время есть в этом что то не сбывшееся, поражение детских, с примесью лукавства надежд… Призрачных, потому что делать для их осуществления ничего не предполагалось, а просто их хотелось и всё. И в этом, и не только в этом, вся правда, и ничего уже не поделать, и всё идёт так, как надо.

Вслед за этим — приятие того, что есть, прояснение и обретение -воспоминание невыразимой словами, прочной опоры на нечто неизъяснимое, но бесконечно великое, присутствующее всегда и везде. Об этом Присутствии людьми принято делать вид, что его нет. Это даёт ощущение свободы, возникает предчувствие тайны, ощущение загадочности мира, состояние новизны. Многотысячелетняя, старая как мир, обречённость на взаимосвязь с Великим Невыразимым, на время исчезает. Силы забвения вступают в права, мир вокруг обновляется, становясь снова юным, и всё начинается заново…

Словом, осознавал он ТАКОЕ, что не искушённому человеку, не побывавшему в чём то подобном, наверное и не понять тех мыслей и образов, которые для него были, как на ладони в тот момент.

А в тот момент он осознал, и очень чётко, остро почувствовал, что свободен…

Конец второй части.

Продолжение следует…